Карельское ведовство (знахарство) - съемки 1920 года

Карельское ведовство (знахарство) - уникальные съемки 1920 года

Заговоры, или заклинания, считаются одной из древних форм устной поэзии. Они выступают в качестве самостоятельного поэтического жанра, а также входят в состав эпических песен, поскольку в карельском фольклоре не произошло полной жанровой дифференциации.

Типичным примером эпической песни с элементами заклинания является сюжет «Ранение (колена) Вяйнямёйнена». Такие заклинания развернуты, повествуют о происхождении предметов, явлений мира, начале вещей — «первородных началах» (syntyja syvija). Лечебные, бытовые заговоры короче, они произносятся при попытке избавиться от недуга, отправлении на рыбную ловлю, охоту, поднятии девичьей «славутности» (lempi), от сглаза и т. д. В остаточных своих, проявлениях заговоры дошли до наших дней. В статье, в основном на экспедиционных материалах последних лет, сделана попытка показать современное состояние этого древнего жанра.

По композиции заговоры состоят как бы из двух частей. Первая— так называемая synty (буквально: рождение, начало, повествование о начале чего-то)—это эпическая часть заговора, восходящая к мифу. Современная наука подходит к мифу не как к «сумме заблуждений» древних, а как к определенному важному этапу в культуре прошлого, имеющему большое значение в самопознании человечества. «Миф есть рассказ, отвечающий на вопрос: почему? и каким образом? Миф есть первое выражение сознания человеком причинной связи между явлениями.»

В synty древние пытались объяснить в доступной их миропониманию форме происхождение явлений мира, предметов, их историю. А во второй части заговора вступали в непосредственные «переговоры» с этими непонятными силами, «хозяевами» природных явлений (ветер, мороз, огонь, вода, железо и т. д.). «Переговоры» могли проходить в форме извинения, увещевания, а также повелевания, угрозы, приказа и т. д., например, болезнь отправляли «туда, откуда пришла» («mane sinne, mista olet tullun»). Многие тексты заканчиваются своеобразным клише, заговорной формулой: «Ota omas, peri pahas.» — «Возьми свое, забирай зло».

Одним из важнейших моментов в жизни человека было строительство и переход в новый дом. Переходя жить в новый дом, «здоровались» с его «обитателями».

Из всех многочисленных разновидностей древних заклинаний в Карелии в большей степени сохранились те, к которым чаще обращались в повседневной практике — лечебные, любовные, из промысловых — заговоры, которые произносили при отправлении на рыбную ловлю. Самое большое значение заговорам придавали при лечении болезней, ушибов, ран.

В древности некоторым финно-угорским народам были свойственны черты шаманизма. Реликты его, сохранившиеся в Карелии, в каких-то проявлениях обнаруживаются в текстах заклинаний и в воспоминаниях о tietaja и jeretniekka (tietaja — заклинатель, ведун, колдун, знахарь, букв, знающий; tietaa — знать; jeretniekka — заклинатель, чаще в отрицательном смысле). Tietaja должен был исполнять заговоры в состоянии эмоционального возбуждения, аффекта. Вера в магическую силу поэтического слова соотносится с верованиями, куда входит целый комплекс понятий — ритуальные действия, одежда (обязательное наличие рукавиц, шапки, пояса), амулетов (медвежьи когти, зубы, крыло птицы, кожа змеи, ртуть, железо и т. д.). В момент заклинания поведение tietaja отличалось от привычного повседневного его поведения, он готовился к ритуальным действиям: менял одежду, очищался огнем, вызывал «дух» и силу из глубины, становился замкнутым и неприступным, уходил в «себя», во время колдовских действий впадал в транс.

В борьбе с аборигенами — саамами, по преданиям, обладавшими большой магической силой, первые жители северно-карельской деревни Тухкала вынуждены были обратиться к заклинателю из дер. Рува, который оказался сильнее братьев-лопарей и обратил их в животных: «один собакой лает, другой медведем берлогу строит» (pesya luatiu). Жители дер. Таа-во обращались за помощью к заклинателю Микко-Михею Никитину. Знанием заклинаний и магической силой народная память наделяет в первую очередь пастухов и патьвашку. Пастухи весной при первом выгоне скота трижды обходили стадо — два раза по солнцу, один — в обратном направлении. Этими действиями они все лето «держали медведей в строгости», и те якобы не нападали на стадо: «у них не было разрешения» (ei ole lupua). Такие пастухи были настолько уверены в своих силах, что могли находиться сами дома, когда стадо паслось в лесу. По словам А. В. Кемовой, пастух из деревни Коккосалми с такой силой заговаривал стадо, что корова с медведем могли есть с одной кочки и «медведь корову не тронет». Также поступал Моисей Богданов из дер. Суури-суари.. При отправлении в дальний извоз обязательно обходили оленей вместе с упряжкой. В таких рассказах, явно преувеличивающих магическую силу пастухов, забыты случаи нападения медведей на стадо, что в Карелии было частым явлением и приносило урон и без того бедному крестьянскому хозяйству. В качестве патьвашки приглашали такого человека, который обладал, по народным поверьям, большой заклинательной силой, умел совершать многочисленные свадебные обереги. Примеров этому записано множество. Приведем один из них. По рассказу М. К. Архиповой из дер. Колви-ца Кандалакшского района Мурманской обл., дед Елисей был известным патьвашкой, его пары были крепкими, не расходились: «Дед Елисей сосватал (соединил) за свою жизнь, наверное, сотни пар, но не было ни одного случая, чтобы супруги разошлись»..

Помимо поэтических текстов, в полевых материалах зафиксированы сведения о приметах, верованиях, обрядах. Некоторые рудименты этих верований, которые информанты уже не всегда могут объяснить, хотя факт бытования помнят, представляются архаичными. В них обнаруживается специфический, отличный от нашего, взгляд на мир, иное мировосприятие. Некоторые архаические элементы претерпевают изменения, корректируются, переосмысляются, стихийно «осовремениваются». Еще на памяти наших информантов в довоенные и первые послевоенные годы в процессе похоронного ритуала гроб сверху накрывали берестой, чтобы он дольше сохранился. В наше время бересту заменила обычная столовая клеенка, ее стараются, как правило, купить белую, по цвету напоминающую бересту.. Древние верования в остаточных проявлениях сохранились и в бытовой лексике. Пожилые люди не скажут, что человек умер, а он ушел (la'ksi pois); рыбу не поймали, не наловили, а ее (кто-то) «дал» (antau kalua). «Дающий» не всегда называется, но подразумевается Ахти, «хозяин» воды. В знак благодарности за «данную рыбу» на дереве (сосна, ель)16 возле того места на берегу, где ее поймали, делали специальную метку-крест (puali, risti) со словами: «Помни о нас и другой раз» («Puali se on merkki. Siita ban kun antau kalua, niin siita myo luaimma rissin ta sanomma jotta muissa toiniki kerta meita».

По поэтическим особенностям карельские заговоры близки эпическим песням, созданы в стиле калевальской метрики. Исследователи отмечают, что ни у одного народа нет таких «богатых и красивых» заклинаний, как в Карелии и Финляндии. В силу единого поэтического размера и общности мотивов карельских заговоров и эпических песен Э. Леннрот включил в «Калевалу» 61 заговор, что составляет примерно пятую часть всего текста (около 4200 строк). В «Калевале» заговоры во многом, по воле Э. Леннрота, «переплелись» с эпическими песнями, в народной же традиции они чаще всего выступали в качестве самостоятельного жанра, были связаны со старым бытом, входили в круг религиозно-магических представлений, составляли часть древней духовной культуры карельского народа.

Лавонен Н.А. Обряды и верования народов Карелии.